От начала и до конца

РАЗМЫШЛЕНИЯ
Есть притча о человеческом плоде во чреве, который, обращаясь к Создателю, делится с ним страхом перед будущей жизнью вне оболочки, подобно крепостным стенам защищающей его от всех внешних угроз. «Не бойся, - отвечает будущему человеку Создатель, - там встретит тебя Ангел, который поможет. И звать его ты будешь Мамой».
Эта притча может быть про любого из нас, в том числе и про меня, ведь то, чем я хотел поделиться с вами, началось давно, наверное, еще до моего появления на свет. Это начало, перекликающееся с настоящим, вклинилось в память и будет продолжаться до последнего мгновения, пока не сольется с вечностью.
Целая жизнь прошла, а в памяти тепло детства и затем долгий вакуум, наполненный обрывками воспоминаний, регулярно всплывающие в сознании какие-то ничего не значащие фразы, предметы, эпизоды прошлого, порой даже запахи, возвращающие назад. Эти воспоминания - как вперед, в прошлое, когда был еще жив человек, который только и мог до конца выслушать, дать единственно верный совет, а если и не в силах был помочь в сложившейся ситуации, впитывал в себя тот негатив, от которого хотелось избавиться.
Речь о маме - начале начал всех нас. Наверное, не только начало жизни, но и ее конец - это мама, поделившаяся с нами собственной кровью и плотью, качнувшая маятник нашего сердца. И пока этот маятник прогоняет материнскую кровь уже по нашим венам, живет в нас и она. Умышленно не употребляю слово «мать»: некоторые, объясняющиеся на языке великих Пушкина и Набокова, на котором пишу сейчас и я, так опошлили это святое слово, что лучше - мама. Конечно, лучше «мама» - даже несмотря на то, что я сам уже дед. Да и как я сейчас, окажись она рядом, обратился бы к ней? Ну не по имени же и отчеству и уж никак не на «вы» - только мама, только так, тепло и ласково.
Каждая мама уникальна, даже для каждого из ее двоих, троих, пятерых и более детей. Невозможно, чтобы каждый из сыновей или дочерей испытывал бы к общей для всех них маме одинаковые чувства, хотя их роднит очень многое. В каждом отдельном случае это мама именно одного человека, как и этот человек - единственный для нее сын, единственная дочь. Единственной и для меня была моя мама Хадиджа - Сафарова Хадиджа Мурад Али гызы, воспоминания о которой, ее образ, тепло с каждым прожитым днем все чаще возвращают назад, еще более роднят меня с ней.
Хорошо помню странное чувство, которое возникало, когда ансамбль «Гая» исполнял популярную в 60-е годы песню «Хадиджа», а отснятый телевизионный клип показывал улыбающуюся красивую черноглазую брюнетку. В моем понимании того времени Хадиджей могла быть только светловолосая женщина средних лет с серыми грустными глазами. О том, что ее нарекли именем первой мусульманки, любимой жены пророка Мухаммеда, атеистическое воспитание не позволяло даже думать, хотя судьбой ей было уготовлено связать жизнь с человеком, носящим имя Ислам, вобравшим название мировоззрения, которое донес до человечества пророк.
Грусть в глазах мамы появилась не сразу. Уроженка прибрежного абшеронского поселка Туркян, где у них был дом на самом берегу моря, еще в детстве вместе с семьей она перебралась в город: отец, мать, четыре сестры и два брата. Потом, как и для всего поколения того времени, - война, только на примере судьбы маминой семьи предельно обнажившая жестокость и беспощадность времени.
Младший брат, Сафар, погиб в самом ее начале, в восемнадцать лет и был погребен в одной из братских могил, разбросанных по миру подобно курганам. Его именем, именем человека, ушедшего из жизни задолго до моего рождения, я, как человек виртуального настоящего, некоторое время даже подписывал свои статьи, наивно надеясь продлить отпущенные ему восемнадцать лет. Похоронка расколола эту бакинскую (теперь таких, наверное, нет) семью на «до» и «после». После черного извещения четыре года надежды на продолжение фамилии старшим сыном, но…
Юсуф, раненный в последние месяцы войны, оказался в госпитале в Бузовна, где медсестрой была мама, тогда студентка первого курса. Там он и умер через десять дней после Дня Победы, оставив дочь, которую воспитывали сначала дед с бабушкой, а после их смерти - его сестры. Мама мне рассказывала, что отец, собрав все, что было, даже обручальное кольцо жены, в узелок, принес его к одному из ведущих врачей того времени, которого в наши дни «благодарные» последователи превратили чуть ли не в икону врачебного искусства. Приняв подношение как должное, этот, с позволения сказать, врач, только и сделал, что осмотрел рану 26-летнего бойца и изрек, не отходя от больничной койки, в присутствии отца и сестры солдата - моей мамы: «Не стоит оперировать, не жилец!». И ушел, зажав под мышкой дедовский узелок.
Получается, оперировать не стоило, а узелок прихватить стоило? Такие даже в годы войны, даже в бытность самого грозного Багирова подобно мышам и крысам тащили в собственные норы чужое, а потому неосязаемое горе, обретшее форму денег, драгоценностей, облигаций, за счет которых вооружались такие же, как мой дядя, солдаты, не давшие врагу добраться до Баку. Затем награбленное удачно конвертировалось в диссертации, роскошные квартиры, дачи и безбедное существование, а порой благодаря научным степеням - и места в Аллее почетного захоронения, далеко от братских могил, где остались тысячи и тысячи таких, как восемнадцатилетний рядовой Сафар Сафаров.
Да, подобных было в те годы ничтожно мало, но сорняки, в отличие от благородных культур, имеют удивительно устойчивое свойство размножаться в любых условиях, что нам доказала уже следующая война - Карабахская.
Описал этот неблаговидный эпизод из практики того врача, может быть, спасшего не одну человеческую жизнь, и вспомнил про ложку дегтя, а заодно и карикатуру датского художника Херлуфа Битструпа: хирург перед операцией, натягивая перчатки, спрашивает у ассистента о состоянии оперируемого. В ответ: «Миллион долларов, сэр». Врач: «Тогда можно начинать операцию». В нашем случае врач, даже не начав операцию, без скальпеля перерезал надежду...
Я далек от мысли бросить тень на представителей профессии, с которыми очень часто многих связывает эта самая надежда, но, согласитесь, чем дальше, тем меньше в нашей действительности случаев безвозмездной врачебной помощи страждущему. Не знаю, может, этот случай, или последующий тяжелый недуг отца, пережившего сына всего на три года, или болезнь собственной матери, внезапно исчезавшей из дома (потом ее находили затемно на кладбище у могилы сына), но к учебе мама больше не вернулась, устроившись на работу в Высшую партийную школу, где и познакомилась с моим отцом.
Тридцать три года прожили они вместе, увеличив народонаселение нашей страны на три единицы. Тридцать три в этой, земной жизни и вот уже четырнадцать - в тесно прижатых друг к другу могилах.
На примере совместной жизни моих родителей, уверен, можно читать курс лекций о взаимопонимании, каким оно должно быть. В поисках значения этого слова полез даже в сеть, и, как оказалось, оно бывает, и было в конкретно нашем случае полным, молчаливым, дружеским, хотя (и это естественно) были и незначительные разногласия, одно из которых, случайно подслушанное, осталось в памяти. Отец пытался доказать маме, что смерть неизбежна и бояться ее не следует, что лучшим уходом может быть только внезапная кончина, без долгой мучительной болезни и бесполезной борьбы с судьбой.
Мама возражала, говоря, что надо бороться и как можно дальше отодвигать последний рубеж. Так и случилось, отец умер внезапно, не дав нам задать последний вопрос, услышать последнее напутствие. Мама, пережившая отца на двадцать три года, умирала мучительно и долго. В последние годы она жила вдвоем со средним братом, взявшим на себя все тяготы ухода за больной, и наверняка ему в первую очередь уготовлен уголок рая, что под ногами матерей.
Помню, мама часто говорила мне, что ей жаль людей, которых хоронят в холодную землю зимой, хотя также жалеет людей, переживших зиму и умерших весной, когда сама природа возвращается к жизни, и смерть отца в начале весны, казалось, усугубляла ее горе. Сама она ушла в середине лета, в июле, и я в соответствии с канонами шиитской традиции, сняв обувь и опустившись в могилу, чтобы уложить тело в последний приют, ощутил тепло прогретой земли и понял, почему она так не желала смерти в холодное время года. Все-таки куда уютнее ложиться в теплую постель, куда сама она в детстве укладывала меня…
Зульфугар ФАРЗАЛИЕВ