Рафис Исмайлов: Я благодарен судьбе за эти бесценные встречи…

Совсем скоро свой 85-летний юбилей будет отмечать народный художник Азербайджана, лауреат Государственной премии, лауреат национальных премий Союза кинематографистов Азербайджана, кинопремии «Гызыл пери» Рафис Исмайлов. Он – художник-постановщик и сценограф десятков фильмов и театральных постановок, вошедших в золотой фонд азербайджанского искусства. Будучи многогранно талантливым человеком, внес немалую лепту в возрождение традиций восточной миниатюры, иллюстрирование книг, работал архитектором и дизайнером интерьеров. Его вклад в азербайджанское искусство поистине бесценен.

В своих интервью Рафис Исмайлов вспоминает интересные эпизоды, историю создания знаковых азербайджанских фильмов и театральных постановок. В предлагаемом вашему вниманию интервью он впервые рассказывает о своем знакомстве и общении с известными деятелями искусства Азербайджана и других стран, с которыми его свела судьба.

Профессионализм Рашида Бейбутова

– Так получилось, что наш известный режиссер Октай Мир-Касимов предложил мне поработать на фильме «Тысяча и одна гастроль» по сценарию Вагифа Самедоглу, посвященном Рашиду Бейбутову. Основной сюжетной линией был сам певец и его выступления перед публикой. В фильме каждый номер надо было представить так, будто все это происходит во время гастролей, а мы становимся свидетелями.

Работа с Рашидом Бейбутовым приносила истинное удовольствие. Мы каждый день встречались и многое обговаривали по фильму. И вот однажды он мне говорит: «Рафис, у меня к тебе просьба. Я собираюсь открывать Театр песни и хотел бы, чтобы ты стал его главным художником. Я хочу сделать несколько спектаклей, с которыми мы будем выезжать в разные страны. По сюжету там должен быть старый Баку. Ты будешь оформлять все это на месте. Соглашайся!». Предложение было заманчивое, но я, немного подумав, сказал: «При всем моем уважении к вам, я все же кинохудожник, без кино мне будет сложно». Он обиделся: «Рафик, ты меня очень расстроил…». Но иначе я поступить не мог.

Я люблю людей, которые относятся к своей профессии честно и одержимы ею. Таким был Рашид Бейбутов. Помню, уже готова декорация для большой съемки, актеры оповещены, приехал и Рашид Меджидович. Он вошел в нашу комнату, где собирался творческий коллектив фильма, и сказал: «Рафис, ты не представляешь, у меня температура 39, но сорвать съемку я не могу!». Я тут же попросил ассистента принести чай, чтобы он отдохнул, пока готовится сцена. Рашид Меджидович сидел весь раскрасневшийся от температуры, но когда ему сказали, что можно начинать, он буквально воспрял, будто скинул с себя болезнь, и безукоризненно выполнял все указания режиссера. Сняли четыре дубля, и когда сказали: «Спасибо, кадр снят», – он вернулся в комнату и буквально упал в кресло. Я был свидетелем, как ради искусства человек сумел мобилизовать себя.

Дебют Муслима Магомаева

– Рафис муаллим, сегодня вы, пожалуй, единственный свидетель, кто видел и может рассказать, как прошло самое первое публичное выступление Муслима Магомаева…

– Я учился тогда на втором курсе художественного училища и был старостой группы. У нас в основном учились парни, девушек на каждом курсе было одна-две. Однажды мы решили организовать вечер, и директор посоветовал нам пригласить девушек из музучилища. «А вы сделайте выставку своих студенческих работ, – сказал он нам. – Они выступят с концертом, потом потанцуете…». Мы все оформили, договорились с руководством музучилища.

В день праздника студенты музучилища выступили у нас с концертом, и вдруг объявляют: «А теперь выступает студент второго курса Муслим Магомаев». Как сейчас помню: вышел худой высокий мальчик в черном костюме с бабочкой, и все стали хихикать, дескать, интеллигент какой-то. Объявили, что он исполнит песню «Санта Лючия». А в зале шум, студенты болтают, думают, очередной какой-то номер. И вдруг он как запел, все просто очумели и мгновенно притихли. Когда закончил, вначале повисла мертвая тишина, а потом грянули овации. Его попросили спеть еще что-нибудь, и он исполнил итальянскую песню. После Муслим выступал в ансамблях, а я уже учился в Москве, когда он исполнил «Бухенвальдский набат».

– Но судьба ведь свела вас еще раз...

– В начале 1970-х я приехал в Баку собирать материал для дипломной работы о Низами или Физули, потому что исторические персонажи, различные эпохи, требующие максимума знаний, умения передавать культуру, традиции народов, художнику всегда интересны. И вдруг мне, студенту, предлагают поработать в фильме о Муслиме Магомаеве. Денег на картину дали мало, и никто из художников не захотел, тем более, как они тогда думали, «какой-то Магомаев». И мне говорят: «Давай ты». А я только перешел на пятый курс. Прочел сценарий, и меня буквально заворожило, что в фильме будут исполнены арии Евгения Онегина, Мафусаила и другие, а значит, надо будет работать над костюмами, интерьером, архитектурой разных стран. Россия – в «Евгении Онегине», Италия, Венеция – в связи с тем, что Муслим играет влюбленного венецианца, значит, там и костюмы, и интерьер, над которыми придется поработать. «Фауст» Гуно – совсем другая страна, там и костюмы другие, и вооружение, и архитектура… Я был настолько благодарен судьбе, что никаких денег не надо было, я с головой окунулся в культуру сразу нескольких стран. Во ВГИКе было очень серьезное отношение к художественной проработке темы, поэтому я был, можно сказать, во всеоружии.

Мне стало интересно поработать над разными эпохами, и я согласился. А сейчас фильм «Муслим Магомаев» показывают, но никто не говорит о работе художника. Впрочем, не в этом дело, мне приятно, что я еще студентом включился в серьезную работу, получил новый опыт, а фильм потом показывали по всему Советскому Союзу.

– Вы ведь еще были свидетелем того, как создавался образ Мефистофеля и проявился доставшийся Магомаеву от отца художнический дар. Яркий, запоминающийся образ…

– Да, это так. Съемки проходили с ночи до утра возле Баксовета. Оператором фильма был приглашенный по моему совету из Москвы Игорь Богданов. Я работал над костюмом Мефистофеля, его плащом, который должен был раскрыть образ сатаны. Сделал ярко-красную подкладку, и когда Муслим пел знаменитое «Люди гибнут за металл», взмахивая черным плащом, ее цвет казался всполохом огня. Получалось очень выразительно, Муслиму понравилось. Он лишь сказал: «Рафис, ты только рожки убери у Мефистофеля». «Муслим, сатана безрогим не бывает, во всем мире так исполняют эту арию, еще подумают, что художник не знает элементарной вещи», – сказал я. «Я тебя умоляю, потом же у нас будут шутить: «рогоносец». «Претензии ведь будут ко мне!», – сказал я. «А ты скажи, что я попросил»… На следующий день мы должны были снимать этот эпизод. Муслим за ночь вылепил из пластилина голову Мефистофеля – лысую и без рожек. Он привез ее в театр, где мы с ним встретились: «Рафис, видишь, как хорошо без рожек!». Я вынужден был согласиться...

Авторитет Баниониса

– Вы были художником-постановщиком нескольких азербайджанских фильмов, где играли известные российские актеры. Как проходили съемки?

– Вспоминаю фильм «Семь дней после убийства». Сценарий написал Рустам Ибрагимбеков по мотивам повести «Тюрьма» Жоржа Сименона. В семье известного генерала, роль которого исполнял Юрий Яковлев, на даче произошло убийство младшей дочери. Шофера этого генерала должен был играть наш Фахраддин Манафов – согласно роли, он был военнообязанным и вхож в дом генерала. Все актеры должны были приехать в Баку, однако по вечерам они были заняты в спектаклях различных московских театров. В Москве нам сказали, что поскольку их приезд в Баку может срываться ввиду чрезмерной загруженности, было бы лучше, если бы художник-постановщик приехал в Москву и построил задуманную для фильма декорацию квартиры этого генерала на студии имени Горького или на «Мосфильме». Не буду долго рассказывать, с какими трудностями мне пришлось столкнуться, отмечу лишь, что я дал их реквизиту вторую жизнь. Это я к тому, что не все знают, как художнику-постановщику порой приходится выходить из сложных ситуаций, используя богатство своей фантазии и смекалку.

– Читателям, наверное, было бы интересно узнать, как шла совместная работа, как выстраивались взаимоотношения между актерами и режиссером...

– Когда литовский актер Донатас Банионис был приглашен на роль следователя в азербайджанском фильме-детективе, он уже был знаменит. В фильме есть эпизод, где старшую дочь генерала вызывают в прокуратуру, и следователь должен задать ей свои вопросы. Поскольку я уже работал с Расимом Оджаговым на нескольких фильмах, то знал, что обычно всем актерам он предварительно раздавал тексты ролей, которые надо было заучить наизусть. Он был очень требователен, и если актеры плохо знали текст, строго спрашивал: там есть такая-то фраза, такое-то слово, почему вы их не произнесли?

Когда мы стали репетировать сцену допроса генеральской дочки, Оджагов сказал: «Так, давайте вы убедительно произнесете свой текст». И вдруг Банионис говорит: «Расим, знаете, я не буду точно повторять то, что вы написали. Я сценарий прочел, смысл понял, буду задавать вопросы своими словами». Оджагов не смог возразить ему. И Банионис-следователь, обращаясь к Татьяне Лютаевой, которая ожидала от него текст, написанный Оджаговым, вдруг произнес совершенно другие слова: «Вот вы говорили, что потеряли сережку где-то на улице, а мы нашли ее под кроватью на вашей подмосковной даче…». У Оджагова в тексте этих слов не было! Лютаева не растерялась и тоже ответила своими словами. Вся наша съемочная группа, человек 20-30, знала тексты этих ролей, и все были удивлены. Перед авторитетом Баниониса Оджагов не устоял: «Ничего не меняйте, давайте снимем так, как было на репетиции!». Банионис провел сцену следствия так убедительно, что вся наша съемочная группа рты раскрыла: своими вопросами он сразу загнал убийцу в тупик. И все захлопали, потому что получилось очень естественно. Тогда я понял, что во всех фильмах он все тексты пропускает через себя. И должен сказать, эта сцена стала одной из самых ярких в фильме. Ее мы, кстати, снимали в Баку.

– Все-таки Оджагов, наверное, умел прислушиваться к авторитетному мнению?

– Да, это у него было. Однажды я подошел к нему и сказал: «Расим, вот эта сцена вызывает у меня сомнение, зрителю она тоже может показаться неубедительной». «А как, по-твоему, там должно быть?». И я выдаю свою версию. Он изменил какие-то фразы и во время репетиции подмигнул мне: вот, дескать, прислушался к твоему совету.

Расим Оджагов снял 30 фильмов, но считал, что больше всего ему удался «Храм воздуха». Мы с ним ездили в Стамбул перед съемками фильма «Тахмина». Когда на Востоке спрашивают о характере человека, отвечают так: «Я с ним в пути не был». Так вот я был с ним в пути, и очень хорошие у меня остались впечатления о нем: и верный друг, и прекрасный творческий человек.

Хуже нет, когда режиссер говорит: «Я так вижу, вы будете снимать так, как я сказал!». А умный режиссер обязательно спросит: «А что ты думаешь по этому поводу? В жизни может быть такое?» – и всегда добавит: «Мне ваше мнение очень важно»… Это я рассказываю уже о Гусейне Сеидзаде. Перед съемкой, когда он работал над режиссерским сценарием, периодически по дороге домой заходил в котельную к простым рабочим, которые знали его как хорошего режиссера. Они всегда интересовались, над чем он работает, тот рассказывал и по ходу спрашивал: «Вот я хочу вас спросить об одном эпизоде…». Они выслушают, потом говорят: «Нет, так не бывает». Он тут же: «А как бывает?» – «А вот так…» – «Надо подумать…» – и после находил как бы общий знаменатель. Я сам был свидетелем подобных бесед...

Путь архитектора

– Несколько лет назад в одном из интервью вы упомянули о встрече с выдающимся российским архитектором Константином Мельниковым. Он занимает первое место среди выдающихся русских архитекторов ХХ века и третье – в мировом списке. Вы, наверное, и не знали об этом, зато успели повидать его. И первый мой вопрос: почему вы его искали?

– Я писал курсовую работу о его творчестве. На втором или третьем курсе предмет «Архитектура» у нас вел Третьяков. Он сказал: «Поскольку вы будущие декораторы, выберите из всех существующих архитектурных стилей тот, который вам нравится, и напишите научный творческий труд об архитекторе, независимо от того, к какой стране он принадлежит». И так как я любил конструктивизм, который был новым течением, сказал, что хочу выбрать Мельникова, как его основоположника. Прочел несколько книг о нем, из которых в частности узнал, что в 1925 году по его проекту был построен павильон России на Международной выставке декоративных и промышленных искусств, проходившей в Париже.

С утра до вечера я сидел в библиотеке, когда писал эту работу. Перерисовывал и фотографировал все его проекты. Когда показал Третьякову, он сказал: «А вы знаете, он еще жив. Правда, после строительства павильона в Париже его стали критиковать, а он ведь даже построил там что-то»…

Что же он все-таки сделал в Париже? Мельников владел французским языком, в свободное время гулял по Парижу, видимо, просматривал местные газеты и наткнулся на информацию о том, что Париж задыхается от автомобильных пробок и объявлен международный конкурс на лучшее решение этой проблемы. Победителю полагалось около миллиона франков. Мельников принял участие в конкурсе и предложил под несколькими мостами, перекинутыми через Сену, соорудить подвесные гаражи, чтобы они не мешали транспорту, и получил первую премию. Это было во времена Сталина. Советским архитекторам не разрешалось принимать участие в зарубежных конкурсах, но у Мельникова, как человека творческого, мелькнула идея, которая ему показалась очень разумной, и ему интересно было осуществить ее. Когда он вернулся в Москву, его осудили за участие в этом конкурсе и чуть не посадили, а миллион франков, выданных ему капиталистами, велели сдать в Госбанк. Он попытался объяснить ситуацию и попросил оставить ему хотя бы 20% премии. На вопрос, как он потратит деньги, сказал, что хочет построить по своему проекту дом на Арбате. Ему выделили участок на пустыре, и он построил трехэтажный особняк с шестигранными окнами, похожими на пчелиные соты. Мне посчастливилось во время учебы во ВГИКе увидеть этот дом с садиком, а главное – самого Константина Мельникова. Это была большая удача, к нему не могли пробиться даже корреспонденты из Франции, Америки…  

– Как же вас пропустили?

– Этот дом хорошо известен в Москве. Я подошел, позвонил в звонок у калитки и слышу мужской голос: «Кто там?». Называю свою фамилию и имя, и говорю: пришел встретиться с архитектором Мельниковым, он дома? Мне отвечают: «Это его сын, а сам он болеет и никого не принимает». Я сказал, что учусь во ВГИКе, прочитал о нем много книг и написал курсовую работу о его творчестве и о том, как он в Париже построил павильон, выиграл конкурс. Вдруг слышу старческий голос: «Кто это? Не мудри, пусти этого студента сюда!». Сын открыл дверь и строго предупредил меня: «Я вас пропущу, но не утомляйте его, от силы полчаса».

Мы поднялись, вижу – сидит пожилой человек. Поздоровались, и я говорю: «Я побывал в вашем подмосковном селе, и был удивлен, что в Петровско-Разумовском все дома купеческие, деревянные, с наличниками, резными ставнями, и ни одного конструктивистского строения, кроме вокзала. Как это произошло?». Тут сын прерывает наш разговор: «Отец нервничает, уходите». Но Мельников взволнованно говорит ему: «Ты посмотри только, что он заметил! Сколько архитекторов ко мне приходило, и никто не задал этот вопрос». И отвечает мне: «В нашей деревне я ходил и рисовал эти купеческие дома, а тогда из Москвы в сторону Твери строили железную дорогу и у нас в селе решили построить вокзал. Когда возвели кирпичные стены, ударил мороз, рано выпал снег, и работу приостановили, лишь зашпаклевав их. Когда я увидел это здание, был солнечный день, лучи падали на ровную поверхность стен, на стекла, которые как бы светились на фоне белого снега. Мне это так понравилось, что я влюбился в этот стиль и подумал: если стану архитектором, именно такие дома буду строить, а резные, как в нашем селе, – позавчерашний день!».

К своему рассказу добавлю лишь, что у нас в Баку в стиле конструктивизма были построены здание старого «Интуриста», издательство «Азернешр», Фабрика-кухня на Баилове, здание Института курортологии...